Золотые Зерна Сказкотерапии

Был в нашем роду Силантий, по прозвищу Чубатый. Так прозвали его за золотые вихры, что на лоб всегда падали, да глаза серые, лучистые закрывали. Хороший был молодец – красивый, крепкий, статный. Смелостью да справедливостью отличался. А особо выделялся среди княжеских дружинников меткостью своей. Лук у него был особенный, поговаривали хазарский – круторогий. Чтоб тетиву его натянуть да стрелу пустить – руки должны быть сильные, натренированные. Бывало выйдут молодцы на гульбище состязаться – силу и ловкость свою показать. Так не было равных Чубатому. Его стрела летит – аж свистит, да мишень по центру насквозь пробивает.
Девушки Чубатого любили, за весёлый нрав и красоту. Разговорами приветливыми, да обхождением игривым не одной красавице он в сердце запал. Вот только сам он не сблизился ни с кем. Была у молодца уже в сердце Любовь – к княжеской дочери Прасковьюшке. С малых лет она ему глянулась, ещё когда пострелятами у костров сидели, да сказы мудрых людей слушали. А как выросла – так краше девушки на всем свете не сыщешь. Сама как берёзонька – тонкая да гибкая, глаза – два синих озера, брови вразлёт соболиные, а волосы – цвета золота, густые, мягкие, — аж до пяточек. Пойдёт бывало купаться – волосы распустит…ну , как в копёшечке золотой стоит.
Характер у Прасковьюшки задорный был, даже задиристый. Никому спуску не давала.Особо над Чубатым подтрунивала. Уж как она его изводила насмешками, да подковырками… А он молчал. Только улыбался, да глаза под чубом прятал. Ведь не гоже на княжескую дочь звериться – не ровня.
Прасковьюшки уж шестнадцатый годок пошёл. Стали к ней женихи заморские свататься. Кому ж не лестно со знатным родом породниться. Княжна приветливо всех встречала, да о роде своем думая, придирчиво выбирала. Чубатый в ту пору аж с лица сошёл. Знал ведь, что не видать ему княжны – женою своею, а всё равно – мучился.
И вот как-то, когда весна в лето перевалила, соловьи пели, а девушки с молодцами хороводы водили, — оказались Прасковьюшка с Силантием в паре, как в ручеек играли. И так полыхнула она его взглядом, что не выдержал Чубатый и признался ей в Любви своей великой. И уж ждал, что подымет его на смех девица гордая и опозорит перед всем народом… Да только не так всё вышло. Потекли слёзы из глаз ясных, прильнула она к нему на грудь и прошептала слова сокровенные: что мол и она давно его любит, только честь девичья да гордость, не давали ей признаться в этом; а ещё гнев отцовский. Потому как выбран был уже ей жених, да подготовка к свадьбе началась.
Решили молодые бежать в земли северные. Тёмной ноченькой Прасковьюшка проскользнула мимо нянек да стражников потайной калиточкой, вышла за стены городища, да бежать в лес. А там ее уж Силантий дожидался, под уздцы двух коней придерживая. Чтоб успеть подальше уехать за ночь, пока не хватились княжны, решили молодые: на легке бежать. Силантий лук свой взял, да еды на дорогу. А Прасковьюшка одежду сменную, да ожерелья жемчужные, что батюшка с матушкой ей дарили. Вот так, на легке, вскочили они в седла и поскакали на встречу Заре да Судьбе своей неизведанной.
Уж про то чего они в дороге натерпелись – коли сказывать, не пересказать. А все ж добрались они до земель северных, до владений князя тамошнего.
Морозы в ту зиму стояли сильные. Куда молодым деваться? Вот Силантий и пошел к воеводе в дружину наниматься. Испытание ему устроили. Да показал Чубатый на что способен был. Взял его воевода на службу. А подселил их с женой в дом к служивому, тоже пришлому.
Вот так и жили они в избе, где народу было понатолкано так, что если обедать садились – лежанки сдвигали, а если спать, то столы да скамейки выносили. Но терпели молодые лишения. Любовь им помогала все тяготы переносить. Силантий пуще прежнего старался на службе. Вскоре не только воевода, но и князь его привечать начал. Дни, а то и ночи, на той службе Силантий пропадал. И Просковьюшка тоже не бездельничала. Училась женским премудростям по хозяйству — края тамошнего, — да и свои секреты раскрывала. Только одно ее печалило: что нет у них своего гнездышка, где б хозяйкою была она полною и мужу было бы где после ратных подвигов отдохнуть.
А тут случился набег на городище. Силантий-то, с отрядом свои, не только город от неприятеля спас, но и обозы недруга захватил, да в плен немало народу привел. Князь за это в звании его повысил, да добычей с ним поделился. А в придачу — землю указал, где строить дом можно. Уж как Прасковьюшка рада радешенька была. Завертелась она как пчелка на цветастом лугу. И так все хорошо в новом доме устроила. Все в округе только ахали. А Прасковьюшка от этого лишь больше располялася. Кровь что ли в ней княжеская заиграла, али еще что. Силантий-то поначалу радовался, глядя на жену — как расцвела его любимая. Какие наряды да обувку себе понакупала. Прямо царевишна. А потом запечалился. Уж не ласкает и не привечает его Прасковья, лишь хозяйством занимается, да понукает — что мало денежек в доме. Силантий чаще в казармах ночевать стал. А то в лес уйдет, белок и соболей пострелять – жене на обновку, может поласковей будет.
Вот тогда-то, в лесу, и набрел он на избушку Шаманихи. Ох и хороша же она была. Волосы как смоль, на солнце аж синими сполохами вспыхивают; глаза черные, притягивающие; а сама как куница — быстрая да ловкая. Встретила она Силантия приветливо, в избу пригласила.
Про эту Шаманиху-то, слухи ходили всякие. Поговаривали, губит она мужиков: привораживает и не отпускает, пока не наиграется, а потом вон выставляет. Мужик-то, как кутенок к ней тычется, а она его, только что не палкой от себя гонит. Так мужик и ходит потерянный, не на что уже не годный. Не любили ее, за то и жила она отдельно ото всех. Чем там Шаманиха в глуши занималась – никто не знал. Только вот не старилась она. Все как девица, что под венец сбирается.
Силантий-то ее раза два видел, на гуляньях. Ходила гордо голову вскинув, глазами цепкими шныряла. И молву об ней слыхал. А все равно на приглашение откликнулся, вошел в избу, за стол сел, еду, что Шаманиха поставила, есть стал.
А потом… как будто стены в избушке раздвинулись, крыша над головой пропала и взлетел он в небо , как сокол ясный. Летит – крылья сильные, большие; и так ему на сердце легко и радостно стало, как тогда, когда с Прасковьюшкой на конях в ночи скакали, а ветер с ними заодно был. Летит Силантий, грудь богатырскую ветру подставляя. И не понял как, а рядом Шаманиха оказалась, тоже летит – волосы черные, как крылья развиваются. Начали они в небе в пятнашки играть. То она его догоняет, то он ее. Кровь в висках стучит, кураж все сильнее. А Шаманиха смеется , зубы белые кажет. И вдруг кинулась к Силантию, обняла его крыльями черными и завертелось все у молодца перед глазами: змеи, мыши летучие, черепа с кровью, пауки …и лицо Шаманихи как в дыму,.. улыбается.
Очнулся Силантий. Глядит, лежит он на лавке, в избе нет никого. Сколько он уж тут пробыл – не помнит. Заспешил домой. А дома Прасковья опять про дела хозяйские разговор завела, на мужа толком и не взглянула. Не заметила перемены.
Силантий с той поры маяться стал. Не спокойно у него на душе было, все куда-то идти ему надо, а куда и сам не знал. Сны ему стали сниться нехорошие, а в них каждый раз Шаманиха к нему приходила и звала к себе. Ох как тяжело было Силантию муку свою никому не показывать. Шаманиха же в городище чаще появляться стала, да все перед домом Силантия прохаживается и маняща так улыбается. А он, как ее увидит, аж белым становится, словно выпили у него всю кровушку.
Решил Силантий поговорить с Шаманихой, сказать – что любит он жену свою и что будет с ней жить до самой смерти. У Шаманихи после слов Силантия глаза чернее прежнего стали. «До смерти говоришь, так будь по-твоему!»- засмеялась белозубой улыбкой и пошла прочь.
Вот тут Силантий испугался не на шутку, да не за себя , а за Прасковьюшку. А что делать – не знает. Всяко передумал, а ничего путного не придумал. Искал даже Шаманиху чтоб убить, а она — как растворилась.
Решил он с женой поговорить, покаяться во всем, а потом думать вместе, как от ведьмы им уберечься. Ох! и чего только не наслушался Силантий от женушки своей, как признался. А потом, как успокоилась Прасковья, так и испугалась. С этой Шаманихой все боялись связываться, даже воевода и князь, — потому как если она разозлиться: не быть обидчику в живых.
Решили ехать они домой, от ведьмы подальше. Лучше гнев отцовский пережить, чем с жизнью расстаться. Да только жалко стало Прасковьи все оставлять. Сколько добра-то нажито. Давай она мужа уговаривать, отложить отъезд, пока она не соберется. С неохотой, но согласился Силантий. И вот начались сборы: корзинки да короба, тюки да сундуки. Уж на одну телегу все не помещается, пришлось другую покупать, да коней еще. А сборам-то конца и края не видно. У Силантия на сердце с каждым днем все тяжелее становилось. Торопил он жену. А та все не унимается,- еще подождать просит. Вобщем, задержались они с отъездом.
А как-то проснулись они утром, глядь — посреди двора петух обезглавленный валяется, в крынках молоко все скисло, в погребе клубок змей шевелится, а с крыши жабы прыгают. Кинулись Прасковья с Силантием к телегам, а те без колес стоят. Подул тут ветер , тучи гонит, а то и не тучи, а стая летучих мышей да воронов. Схватил Силантий лук, стал стрелы в стаю пускать. Да только тьму-то разве победишь одним-то луком. Крикнул он Прасковьюшке, чтобы бросала все, да на коня садилась. Сам вскочил в седло и помчались они от места этого, что теперь погибелью им угрожало. Летели они бок о бок, спасая друг друга, а ветер им в помощниках был.
После долгих скитаний воротились молодые домой. Воротились как и уезжали – на легке, да с Любовь, что окрепла и закалилась в Пути. Дома князь-батюшка их встретил радушно. Поначалу, сильно гневался он — когда Прасковьюшка с Чубатым сбежали. Потом горевать стал, что не увидит дочери своей любимой. А уж как вернулась-то она домой, да еще с внучкой ( в дороге-то у Прасковьюшки с Силантием дочка родилась – Агафьюшкой назвали) – так и не было у князя радости и счастья больше.
С той поры и передается из поколения в поколения завет:
«Идите по жизни на легке – с Любовью»

Ирина Агашкова-Коренева