Золотые Зерна Сказкотерапии

Пусть Вас это не удивляет, мой дорогой читатель, но новеллу эту я решила посвятить чудесному моему другу и «названному братцу» — собаке, южно-русской овчарке по имени Трифон.
Как-то так получилось, что в раннем детстве я отчаянно боялась животных. И ладно бы собак – при виде кошки, перебегающей мне дорогу, я начинала голосить «боюсь-боюсь!» и разражалась отчаянным рёвом. Состоялся семейный совет. «Нет, я не хочу, чтобы мой ребёнок рос таким трусом!» — заявила мама. – Всё очень просто, — сказал отчим. – Нужно завести дома какое-нибудь животное. Начнёт воспитывать сама и ухаживать – некогда будет бояться.
Сказано-сделано. Летом меня на три месяца отправили в пионерский лагерь, а по возвращении меня ждал живой сюрприз. Историю появления Трифона в нашем доме мама всегда рассказывала ярко и образно. «Приехала я на Птичку (знаменитый рынок в Москве, где при желании можно было достать и крокодила и слона!), хожу по «собачьим рядам» и никак не могу выбрать нам в дом собаку. Все хорошие – и воспитанные, и красивые, и с родословной. Вдруг что-то в сердце кольнуло. На меня уставились, не мигая, два огромных янтарных глаза, прикрытые занавеской из густой, спутанной, грязно-белой шерсти. Обладатель этих глаз, казалось, меня просто гипнотизировал: «Возьми меня, пожалуйста, не пожалеешь!» Вид, у него, прямо скажем, был не из лучших – его зачем-то (видимо для живости, чтобы придать товарный вид!) продавцы облили ведром воды. Вот и лежал на земле маленький, тощенький чертёнок, с лапками-спичками и огромной, мощной головой, которую, к счастью, водой не облили… Продавала его какая-то шпана, лет по четырнадцати: «Берите, тётенька пса, даром почти, отдаем за десять рублей вместе с ошейником и поводком», — говорили они, заметив мои колебания.
-А какая это порода, мальчики? – пискнула я, уже сдаваясь.
-Метис-терьер.
-А он большой вырастет?
— Да, нет, как большая болонка.
Слегка успокоенная, я купила собаку, и тут выяснилось, что задние лапы у него почти не двигались, были очень слабыми.
-Вот, дура, баба, дохлого пса берёт, — услышала я шипение в свой адрес, когда на руках несла свою «болонку» в такси».
Спас нашего Трифона (родители так назвали пса по некоторой схожести его курносой морды, украшенной длинной, лохматой бородой, с физиономией русского мужичка) мой отчим. Он работал реаниматологом в нейрохирургии и быстро, без консультаций с ветеринарами, сообразил, что пёс перенёс какую-то нейроинфекцию. Он стал пичкать его новомодными сильными антибиотиками и поставил на ноги. Поэтому именно его Трифон выбрал вожаком стаи (ведь собаки всегда в доме выбирают кого-то одного главным в семье); мама была на втором месте – ещё бы, от неё зависело, перепадет ли ему что-нибудь вкусненькое. Ну, а меня, появившуюся позже, девятилетнюю пионерку Трифон посчитал чем-то сродни себе, щенком, к тому же явно младше себя по возрасту и обращался со мной, соответственно. Так у меня появился любимый «старший брат». Забавно, что до моего окончания девятого класса Трифон, который спал в коридоре, начинал на меня порыкивать, если я проходила мимо него в ванную комнату после 9 часов вечера. И только в 10 классе он стал «разрешать» мне не спать до 11 вечера, признав мою «взрослость»…
Рос он не по дням, а по часам, превращаясь в чудесного, огромного пса с белоснежной шерстью, спускающейся шнурами до лап, черным блестящим носом и умнейшими янтарными глазами, которые он редко показывал. Когда Трифон вставал на задние лапы, то передние спокойно возлагал на плечи отчима, мужчины достаточно высокого роста. Может этому способствовало его питание в раннем возрасте – как раз в это время где-то на Дальнем Востоке выбросило на берег огромного кита и мясом его торговали в Москве почти год. По вкусу оно весьма напоминало говядину, стоило недорого, и Трифон поедал его в огромных количествах. Я вернулась из лагеря, обучившись ремеслу выжигания по дереву. Где-то до сих пор болтается деревянная дощечка, на которой я выжгла портрет Трифона с надписью: «Дорогим папе и маме. Тритон – пожиратель китов!»
Слегка ошарашенная его размерами, мама помчалась с ним в ветеринарную академию. Там седенький, интеллигентный профессор в очках сказал ей: «Поздравляю Вас, мадам, вы стали обладательницей уникального пса – южно-русской овчарки».
-А что это? – растерялась мама.
-Это редкая и, увы, исчезающая нынче порода. Южно-русская овчарка или русский волкодав. Замечательная пастушья порода. Когда-то они пасли стада по всем степям юга России, а сейчас остались единицы.
А они очень злые?
— Соответственно своей породе и задаче. Держать их в черте города не разрешается. Да у Вашего пёсика еще и чёрное небо, так что серьезный вырастет товарищ»…
«Обнадеженная» сим заявлением, мама пришла домой. — «Может, отдадим, пока не поздно?»- спросила она отчима. – Нет, попытаемся воспитать. Но оставим с одним условием — если он укусит кого-нибудь из нас – будет немедленно изгнан из дома.
Так и сделали. И пёс наш никогда не заставил пожалеть об этом…
Нам повезло, что окружающие и соседи не знали, что это за порода – иначе запросто могли потребовать его изгнания за город. Мама немножко хулиганила – когда её спрашивали, что это за порода, серьёзно отвечала – помесь белого медведя с обезьяной. Однажды я сама услышала, как одна бабуля на лавочке повторяла другой эту байку и та воспринимала все на полном серьёзе.
Воспитывал его отчим – нет, Трифона, конечно, не били за провинности. Если он пачкал на пол по причине своей щенячьей незрелости – его тыкали носом в отходы собственной жизнедеятельности. Одного раза, впрочем, было достаточно. В остальных случаях ему давали свернутой трубочкой газетой по носу. Обидно, но не больно. И вообще, Трифон понимал всё с полуслова, только попав в наш дом, сразу же стал «давать лапу», хотя никто этому его не учил.
В нём ощущался какой-то удивительный аристократизм, какая-то необыкновенная самодостаточность, очень развитое чувство собственного достоинства. Недаром отчим ласково называл его «Князинька» и Трифону такое обращение очень нравилось. Вскоре нашлось этому объяснение. Наш дом находился на окраине Москвы, возле метро Ждановская (ныне Выхино), там же была и железнодорожная станция, и мы любили гулять с Трифоном на пустыре, тащившемся на многие километры вдоль железнодорожного полотна.
Трифон любил это место, оно у него было связано с щенячьим детством, где ему пару раз пришлось лечь на спину в присутствии взрослых собак, как бы признавая их авторитет. Надо сказать, меня просто потрясали их взаимоотношения: щенок не лез на рожон в присутствии взрослых псов, но и взрослые собаки никогда не обижали маленьких…
Как-то из окна электрички меня с Трифоном увидела инструктор по собаководству, у которой дома была такая же собака. «Откуда у вас южак?! Их же нигде в Москве нет?» — спросила она у мамы, примчавшись к нам домой. Мама объяснила. Оказалось, что двести «южаков» охраняли автомобильный завод им. Лихачёва, недалеко от «Птички». Весь питомник погиб от самой страшной инфекции для молодых собак – «чумки», выжило лишь несколько собак, среди них и наш Трифон. А мальчишки, которые его продали маме, просто выкрали из питомника, решив подзаработать напоследок… Инструкторша помогла восстановить родословную Трифона – ей оказалось больше двухсот лет и папа нашего пёсика носил гордое имя Кудряша. Почему-то это история странно взволновала меня, я стала себе представлять себя какое-то графское поместье и при нём огромную псарню, в которой привольно бегали когда-то предки нашего Трифона. Словом, привет Вам от Ноздрёва…
После этого стал наш пёс посещать собачьи выставки и получать медали. Правда, за экстерьер ему давали лишь малые золотые медали – после перенесенной «чумки» у него что-то было слегка не в порядке с прикусом и слишком коротка шерсть. Дело в том, что белоснежным Трифон бывал лишь первые пятнадцать минут после купания, а потом он обязательно находил какую-нибудь лужу! К тому же Трифон обожал валяться на пустыре, в шерсти застревали репейники, шерсть сваливалась отчаянно, и отчим, вместо того, чтобы старательно его вычесать, безжалостно выстригал, что по породе не полагалось…
Грязнуля Тришка был изрядный – купаться он очень не любил, самым страшным словом для него было: «Купаться!», после чего он быстро утекал в коридор и замирал на время. На озере он тоже не прыгал в воду, как другие собачки, предпочитая даже в страшную жару просто лежать на воде, погружая в нее только лапы и живот. Может, это как-то было связано с породой – где там, в степях и горах вода для купания, вот и не было привычки к этому…
Когда же он линял – по квартире летали белые шерстяные облачка, и однажды мама собрала их в мешочек и отдала спрясть в какую-то новгородскую деревню, где жили наши знакомые. Потом нам прислали эту шерсть для вязания. Была она просто необыкновенной: мягкая, пушистая как мохер, серебристая на солнце, и спряжена в две нитки – потолще и потоньше. Она так и называлась: «Господин» и «Госпожа». На память о Трифоне остался у меня теплейший свитер из собачьей шерсти, который я подарила страдающей от постоянного радикулита коллеге. Подарила, когда выяснилось, что по семейным обстоятельствам больше не могу держать животных дома, или вязаные изделия из их шерсти…
По причине своей высокородности Трифон был обязан пройти обучение на тренажерах на собачьей площадке: но обучать его не пришлось – он с легкостью перемахнул один барьер, другой, потом забор, небрежно и грациозно прошел по бревну и скучающе зевнул в сторону удивленного таким профессионализмом тренера. Конечно, ему все сразу засчитали. Конфуз случился во время сдачи ЗКС – защитно-караульной службы. Тренер надел на себя защитный халат, а потом предложил, как обычно в таких случаях, отчиму спустить Трифона с поводка и стал его дразнить, махая широкими простеганными с ватином рукавами халата. По логике Трифон должен был с лаем броситься на руку тренера, пытаясь прокусить руку через халат. А он к безмерному удивлению инструктора не стал тратить время на эти глупости, и молча, бросился на беззащитный живот тренера, который не был закрыт халатом. Отчим еле успел оттащить пса от тренера. «Нет, уважаемый, Вашего пёсика мне учить нечему. Я такого умного ещё не встречал. Давайте Вашу зачетку».
Надо сказать, что моего друга, действительно, не надо было многому обучать. Плавать он, как и все собаки, конечно же, умел от природы. На незнании этого факта я однажды серьёзно погорела… Дело было так. Во время наших прогулок с Трифоном на пустыре я познакомилась с двумя ребятами-подростками. У одного была собака, другой гулял с ним. Мы с наслаждением проводили время на нашем пустыре: простор, чудесный воздух, тишина и никаких взрослых, никто не мешает болтать обо всём, что в голову приходит и играть во что хочешь… Как там было здорово, привольно! Пустырь весь зарос сорными травами, и я на всю жизнь запомнила дурманящий запах пижмы и серебристой полыни, стрекотание кузнечиков…
Помню, в центре пустыря стояла заброшенная каменоломня или какая-то недостроенная шахта, скорее всего метро. Мы с мальчишками забирались внутрь, рассказывали анекдоты и страшные истории и дрессировали своих собачек. Мне нравилось чувствовать себя сильной, бесстрашной, ведь по стенам этой шахты я карабкалась наравне с мальчишками. Возле шахты находился пруд.
Однажды зимой мы проходили мимо этого пруда, покрытого толстым слоем льда. Трифон зачем-то решил пробежаться по нему и тут же провалился. Секунда-другая и я увидела, как голова его практически исчезла из поля зрения. От отчаяния, что собака моя тонет, я бросилась к пруду, чтобы попытаться его «спасти», забыв, что я-то совсем плавать не умею. И тут же камнем пошла ко дну. Слава Богу, что тонула я недалеко от берега, поэтому мне удалось уцепиться за хвост Трифона, который благополучно и невозмутимо плыл возле меня, не собираясь вовсе тонуть. У берега нас уже вытащили мальчишки. Они, конечно, тоже были напуганы, но подсмеивались надо мной, утверждая, что я кричала: «Караул, тону, спасите!» Мы собирались «просушивать» меня в шахте, но тут заметили отчима, который шёл нам навстречу. Увидев меня, мокрую до нитки, с хлюпающими от воды сапогами, отчим грозно сдвинул брови и приказал: «Беги до дома, не оглядываясь! Засекаю время – если через пять минут не будешь дома – выпорю, так и знай!»
Меня в жизни родители не били, но в этот момент я всерьёз поверила в его угрозу и бежала, как настеганная. За мной мчался Трифон. Дома я скинула всё мокрое и залезла в горячую ванную. Удивительно, но на следующей день я даже не чихнула. Правда, ещё два года я не могла смотреть спокойно даже на картины, на которых была изображена вода. И до сих пор на море я вытаптываю кусочек, где есть дно и спокойно плыву, но если мне кажется, что дна уже нет – от страха тут же начинаю тонуть…
Трифон никогда сам не нападал на людей, хотя был превосходным моим защитником. Меня в районе знали и называли «Маленькой хозяйкой большой белой собаки». В детстве Трифон запомнил маминых учеников, некоторых друзей, которые приходили к нам в то время и уже став взрослым всегда их радостно приветствовал, безошибочно узнавая. К остальным гостям был суров, но мы никогда не подвергали нервы гостей тяжелому испытанию (как многие собачники сейчас делают — выпуская огромного пса, который с рычанием бросается на них, останавливаясь в сантиметре от горла)!
Мы запирали его на балконе и только по просьбе гостя, уверявшего, что он не «боится собак», могли выпустить Трифона на волю. Лишь однажды, когда в гости пришла мамина знакомая поэтесса, маленькая, толстенькая, с пышным бюстом, Трифон кинулся с рычанием к ней, слегка задел сомкнутой пастью кожу на груди и тут же сконфуженно улегся на пол. Мама очень расстроилась и долго-долго извинялась перед ней за «хамство» нашего пса. Но поэтесса, к счастью, не пострадала и, будучи человеком с хорошим чувством юмора и великолепным самообладанием, пошутила: «Да что Вы, Лариса, я наоборот польщена, какое мужское внимание, он же именно эту деталь моего организма оценил в первую очередь!»
Позднее мои молодые люди, которые хотели познакомиться с родителями, проходили испытание и у Трифона: некоторых он отвергал сразу, некоторых принимал после определенного периода, некоторым везло с первого раза. Правда, скоро выяснилась его «Ахилессова пята», которой не преминули воспользоваться наиболее догадливые поклонники – Трифон очень любил гулять, поэтому ради прогулки готов был зарыть топор войны и на улице подпускал ко мне их гораздо свободнее…
Наш защитник однажды совершенно потряс нас своей безоглядной преданностью и жертвенностью. Мы поехали с Трифоном и отчимом за грибами в лес. Вскоре нам попалась компания подвыпивших мужиков, которые стали как-то нехорошо вязаться к нам, выкрикивая неприятные угрозы и оскорбительные словечки в наш адрес. Они стояли на дороге, отделенные от нас реденьким перелеском. Вдруг один из них стал истошно кричать: «Мужик, эй, мужик, убери своего пса, он у тебя бешеный!» И было видно, что от страху он сразу протрезвел. Отчим подозвал Трифона, и наши обидчики быстро ретировались. А мы обратили внимание, что в густой шерсти на груди у него застряли какие-то крупные металлические стержни. Оказалось, что в перелеске была натянута проволока, и вот пес, защищая хозяев, пробил ее грудью, ни на минуту не задумываясь!
При этом в нем было и какое-то удивительное благородное отношение к пострадавшим и слабым. Однажды он увидел раненого голубя и очень аккуратно, в пасти принес его и положил к ногам отчима, как бы говоря: «На, мол, полечи его, ты же видишь, ему плохо!»
Трифон прожил с нами почти четырнадцать лет, проведя со мной всё мое детство и юность, украсив мою жизнь своим присутствием. Ему с нами было нелегко – конечно, ему было бы гораздо лучше носиться по полям и степям, где бы он пас свое стадо, отгоняя от него волков. А вместо этого – небольшие площадки между домами, где ему еле удавалось сделать свои собачьи дела (лишь первые пять лет своей жизни он прожил вольготно, гуляя на пустыре). Но он не жаловался, посвятив нам свою жизнь. Да и «мужских» радостей за жизнь ему перепало немного: в Москве все «южаки» были его близкими по крови, и браки были с ними запрещены. Лишь однажды ему привезли невесту из Польши.
Забавно, что через щенков Трифона мы «породнились» с известным детективным писателем Юлианом Семёновым. Правда, отчим уверял, что Трифону, когда он изредка удирал от нас с поводка, удалось «улучшить кровь некоторых дворняжек», и с тех пор в районе появилось много крупных собачек с густой белой шерстью… Коли так – я очень рада за него.
Мой первый друг, иногда я думаю, вспоминая тебя, рассматривая наши с тобой фотографии, что мне очень повезло – не у каждого был такой старший брат, каким ты был для меня…

Марина Владимова